Спусковым крючком Революции стало обрушение тыла из-за ошибки военных - «Военные действия»

Ровно сто лет назад в России началась Февральская революция, а с чего она началась, известно каждому – с дефицита хлеба в Петрограде и с бунтов рабочих по этому поводу. Между тем многие историки настаивают на том, что это была «революция сытых» и хлеба в стране было даже больше, чем нужно. Чем же объяснить это противоречие, если отложить в сторону «теории заговоров»?

6 марта 1917 года (21 февраля по старому стилю) петроградские газеты сообщили: обыватели громят булочные. Слухи о введении карточек породили очереди за хлебом (их называли «хвосты»), а массовый спрос обеспечил дефицит, покрыть который оказалось нечем. Так началась Февральская революция – c камней, брошенных в окна хлебных лавок.

Всего шесть дней спустя Временный комитет Госдумы провозгласил себя новой властью. В этот короткий отрезок времени уместились массовые демонстрации с требованием «Хлеба!», столкновения с казаками, вооруженное восстание и собственно Революция.
Советская историография (по крайней мере, популярная, но этого более чем достаточно) делала акцент на марксистском «естественном ходе вещей», а потому не заостряла на конкретных событиях конца февраля – начала марта должного внимания: мол, революция должна была случиться, она зрела многие годы – и она случилась. В свою очередь, альтернативная историография, получившая развитие в эмиграции, либо вообще отрицала перебои с хлебом в Петрограде, либо сосредотачивалась на поисках виновных во временных (это нужно подчеркнуть) перебоях со снабжением столицы. При этом ни та, ни другая стороны не давали объяснения главному: чем было вызвано настолько стремительное и масштабное развитие событий в течение всего одной неполной недели.
Красные пекари и «марш пустых кастрюль»

Искать причины хлебного дефицита начали сразу после Революции. Так, игумен Серафим (Кузнецов) в книге «Православный Царь-Мученик» (издана в 20-е годы в Пекине) утверждал: «В середине февраля сильные снежные заносы замедлили движение поездов, что создало некоторую угрозу снабжению столицы». Аналогичной версии придерживался историк Сергей Ольденбург в работе «Царствование императора Николая II» (Белград, 1939 год).

Иначе подходил к проблеме начальник Петроградского охранного отделения генерал Константин Глобачев. Он вспоминал, что муки меньше не стало, а вот население Петрограда резко выросло из-за мобилизации и беженцев, к тому же случился призыв в армию «очередного возраста хлебопеков», из-за чего «не хватало очагов для выпечки достаточного количества хлеба». В свою очередь Александр Солженицын возлагал вину за случившееся как раз на хлебопеков. «Установлено, что часть петроградских пекарей продавала муку в уезд, где она дороже, а немало петроградских пекарей вскоре станет большевиками», – писал он в «Размышлениях над Февральской революцией».

Наконец, ряд авторов упоминали об организации хлебной блокады Петрограда силами пробольшевистски настроенных железнодорожников.

Все эти версии в той или иной степени актуальны по сей день и активно используются современными историками. Так, заместитель исполнительного директора «Ельцин-центра» по научной работе Никита Соколов в интервью 2017 года утверждал: «Никакого реального голода в стране, разумеется, не было, с провизией был полный порядок – во всяком случае, дело обстояло гораздо лучше, чем в других воюющих державах, где давно уже было введено всяческое нормирование. В России нормировался только сахар, и то исключительно из соображений, чтобы самогон не гнали».

Что же касается конкретно Петрограда, по словам Соколова, там был запас продовольствия по крайней мере на две недели. «Стояли сильные морозы, приключились снежные заносы, и поэтому с подвозом продовольствия начались перебои. Отнюдь не катастрофические, но слухи, что хлеб кончается, породили панику. Люди начали делать запасы, сушить сухари, в результате хлеб в лавках стал быстро заканчиваться. Паника усилилась. И городская администрация не сумела эту панику остановить. Собственно, революция началась с марша, как сказали бы сейчас, «пустых кастрюль», – утверждает он.

Однако простым дефицитом (пусть даже организованным умышленно) за неполную неделю невозможно подвигнуть огромный благополучный город на вооруженное восстание. Следовательно, молниеносной динамике процессов требовались дополнительные объяснения. Игумен Серафим находил их в том, что горожане, «сочувственно относясь к лозунгу «Все для войны», все же «не понимали ясно, что тылу он сулит суровые ограничения». И когда возникли перебои со снабжением столицы, «на улицах стали появляться толпы недовольных». В этих-то толпах, в очередях за хлебом, и велась активная революционная пропаганда.

На распространение панических слухов напирал и Сергей Ольденбург: «По городу ходили слухи, что скоро хлеба не будет». Генерал Глобачев также упоминал о слухах, а еще о политических агитаторах: «В рабочие массы были брошены политические лозунги».

Солженицын же, размышляя над этой проблемой, вопрошал: «Хлеб? Но теперь-то мы понимаем, что сама по себе хлебная петля не была так туга, чтоб задушить Петроград, ни тем более Россию. Не только голод, а даже подлинный недостаток хлеба в Петрограде в те дни еще не начинался... По нынешним представлениям, какой же это был голод, если достоялся в очереди и бери этого хлеба, сколько в руки возьмешь? Такие ли перебои в хлебе еще узнает вся Россия и тот же Петроград... Тогда были другие представления о сытости и голоде».

И действительно, как мы уже убедились, утверждения о том, что революция явилась своего рода «сытым бунтом», не столь уж редки.

Призрак голода

Принципиально иную картину рисует государственная статистика Российской империи. 1 октября 1915 года Особое совещание по продовольствию (государственный орган военного времени) провело анкетирование 659 городов страны для выяснения истинной ситуации со снабжением. Вот его результаты: в 500 обследованных городах выявлен недостаток продовольственных продуктов вообще, в 348 – недостаток ржи и ржаной муки, в 334 – пшеницы и пшеничной муки, а в 332 – дефицит круп. Аналогичное исследование 435 уездов страны показало, что дефицит пшеницы и пшеничной муки ощущается в 361 уезде, а ржи или ржаной муки не хватало в 209 уездах.

Вообще, статистики честно пытались исследовать происходящие процессы. Еще в одном анкетировании вопрос задавался о времени возникновения нужды. Охвачено было всего 200 городов, из них о нехватке ржаной муки с начала войны заявляли 45 городов, а 14 городов заявляли о возникновении нужды в конце 1914 года. На возникновение перебоев с ржаной мукой в начале 1915 года указывали 20 городов, а вот к весне 1915 года нехватку ржи ощущали в 41 городе, к лету того же года – в 34 городах, к осени – в 46. Похожие результаты показали опросы по пшенице, пшеничной муке, крупам, овсу, ячменю.

Цены на хлеб (данные для Нечерноземья) менялись следующим образом: рожь в 1914 году подорожала на 13% к уровню 13 года, в 1915 году – на 82%, в 1916 году – на 182%, а в 1917 году цена составила 1661% к уровню 1913 года. Сходным образом росла в цене и пшеница.

В 1915 году Союз городов провел очередное анкетирование. Согласно его результатам, в 49 из 94 участвовавших в исследовании городах к этому моменту уже существовали продовольственные комитеты – органы местной власти и общества, которые пытались бороться с дороговизной и влиять на продовольственную ситуацию. Среди их методов – запреты на отпуск больших объемов товаров в одни руки, запреты на отпуск ряда товаров приезжим и введение карточной системы распределения. Местные уполномоченные Особого совещания по продовольствию докладывали, что в июле 1916 года карточная система распределения продуктов существовала в 99 районах империи. В наиболее нуждающихся губерниях она охватывала весь район (таких было 8), в 32 случаях страдали уездные города вместе с уездами, в 59 случаях – отдельные города.

Но историки, утверждающие, что с провизией в империи накануне революции был полный порядок и что даже карточки царская власть не вводила, отчасти все-таки правы. Царская власть карточек действительно не вводила, так как нормированием и снабжением не озаботилась. Этим по собственному почину занимались власти на местах.

Предоставим слово известному российскому историку, доктору наук Сергею Нефедову: «В Воронеже населению продавали только по 5 фунтов муки в месяц, в Пензе продажу сначала ограничили 10 фунтами, а затем вовсе прекратили. В Одессе, Киеве, Чернигове, Подольске тысячные толпы стояли в очередях за хлебом без уверенности что-либо достать. В декабре 1916 года карточки на хлеб были введены в Москве, Харькове, Одессе, Воронеже, Иваново-Вознесенске и других городах. В некоторых городах, в том числе в Витебске, Полоцке, Костроме, население голодало».

Куда пропал хлеб?

Тут необходимо пояснить, что акцент именно на хлебе сделан неслучайно, хотя сохранилось немало воспоминаний о том, что в лавках Петрограда в революционном 1917-м спокойно продавались сыры и колбасы.

Приведем данные по структуре питания петербургских текстильных рабочих в 1908 году: на одного едока в год в семьях с доходом около 200 рублей на взрослого масла приходилось 21 фунт в год, мяса – 107 фунтов, а хлеба – 927 фунтов в год. А вот аналогичные данные о структуре питания тульских рабочих в 1916-м: молоко и масло – 196,7 фунта в год, мясо – 76,4 фунта, хлеба – 709 фунтов, из которого белого, пшеничного всего 297,1 фунта.

Таким образом, хлеб был основным продуктом питания даже высокооплачиваемых рабочих в крупных промышленных центрах Российской империи.

Современник событий, российский экономист с мировым именем Николай Кондратьев, ставший после Революции помощником министра продовольствия Временного правительства, провел в свое время исследование рынка хлеба в России, уникальное по массивам собранных материалов, объему статистических данных и глубине проработки темы. Он утверждал: хлеба в России в 1914–1916 годах не только хватало, наблюдался избыток зерна. Чему немало способствовало фактическое прекращение хлебного экспорта с началом войны.

Вот его выводы о запасах хлеба в стране, исходя из баланса производства и потребления: сезон 1914–1915 годов дает прирост в 444,9 тысячи пудов, сезон 1915–1916 годов – прирост в 723,7 тысячи пудов и лишь сезон 1916–1917 годов характеризуется убылью в 30,3 тысячи пудов зерна. Эти данные никак не согласуются с информацией о голодающих городах, карточках и лавинообразном росте цен, что позволяет ряду историков эти противоречия просто отбросить, напирая на избыток зерна в стране. Уместнее поставить вопрос иначе: если хлеб в стране был, то куда он делся? Кондратьев дает ответ и на этот вопрос.

В силу климатических и почвенных факторов продуктивность сельского хозяйства страны неравномерна, значительная часть земель находится в зоне рискованного земледелия. Юго-западные губернии традиционно относились к производящим (регионы избытков), а северо-восточные – к потребляющим (регионы недостатков). Воедино хлебный рынок страны связывала транспортная инфраструктура, в которой главенствующую роль играли железные дороги (водных путей, связывающих восток и запад России, попросту не существовало).
С началом Первой мировой войны железные дороги подверглись не полной, а лишь частичной мобилизации. Западный район (33% всей железнодорожной сети) был выделен в ведение Военно-полевого управления, остальная сеть осталась под управлением гражданских. Возникло двоевластие, которое привело к тому, что военные, руководствуясь интересами фронта, просто перестали возвращать локомотивы и подвижной состав в гражданскую сеть. К лету 1915 года задолженность западного района перед восточным достигла впечатляющей цифры в 34 900 вагонов.

Уже к концу 1914 года объем хлебных перевозок по железной дороге упал на 60% по сравнению с 1913 годом. «Столь значительные требования войны к железным дорогам привели к тому, что основные железнодорожные артерии страны, связывающие главнейшие районы избытков... с потребляющими центрами внутри страны, оказались уже к концу первого года войны или совершенно недоступными для частных коммерческих грузов, или доступ этот был крайне затруднен», – констатировал Кондратьев.

Таким образом, хлебный рынок рухнул из-за непродуманной мобилизации транспорта. В «регионах избытков» амбары ломились от зерна, а в потребляющих губерниях нарастал дефицит. Как следствие, уже в 1915 году частновладельческие хозяйства в производящих губерниях вдвое снизили посевные площади – зачем выращивать хлеб на продажу, если его невозможно продать?

В дальнейшем проблемы нарастали как снежный ком. Пытаясь компенсировать недостачу подвижного состава, гражданские железнодорожные власти шли по пути все более интенсивной, сверх всяческих нормативов эксплуатации вагонов и локомотивов. Достигнув определенного порога возможностей, транспортная система империи перешла в пике. В июне–декабре 1916 года, писал Кондратьев, наступил «перелом к ухудшению». Перелом в данном случае означал в том числе массовый выход из строя вагонов и локомотивов.

В сухом остатке

Перебои с хлебом в столице империи в феврале–марте 1917 года не были случайным явлением на фоне в общем благополучной ситуации. Не были они и вновь возникшим обстоятельством. Перед нами не начало, а финал кризиса, зародившегося еще в 1914-м.
Жители Петрограда столь бурно отреагировали на дефицит хлеба в том числе потому, что читали в газетах о происходящем в других городах. И потому, что хлеб был для них основным продуктом питания. А цена на него в 1914 году выросла на 13%, в 1915-м – почти вдвое, а в 1916 году – втрое от довоенного уровня.

Необдуманными частичными мерами военной мобилизации правительство империи обрушило транспортное сообщение и рынок, в том числе рынок продовольствия. То есть во время войны в стране произошло крушение тыла. При этом никаких действий по нормированию потребления и распределительной системы получения продовольствия центральные власти не предпринимали.

Таким образом, отсутствие попыток выстроить систему нормирования потребления и распределения продуктов по карточкам (а они действительно существовали в то время во всех воюющих странах) вовсе не предмет для гордости, а яркий пример бессилия власти в хозяйственной сфере в военное время.

Да, Первая мировая война вызвала в стране патриотический подъем. Но дальнейшее развитие ситуации на фронте обескуражило даже самых горячих патриотов, а действия властей в тылу создавали впечатление, что о населении, о людях государство заботиться не намерено.

Революция вызревала долго, в 1905 году страну уже сотрясали массовые волнения. Хлебный кризис в Петрограде начала 1917 года не был ни случайным, ни обособленным событием. Но именно он стал спусковым крючком для масштабного выплеска накопившегося недовольства.