«Бывало, что на зимовке человек сходил с ума» - «Общество»

21 мая в России отмечают День полярника. Владимир Евсеев — настоящий долгожитель среди покорителей Севера: 62 года он колесит по просторам Белого безмолвия. Ему довелось побывать в одной экспедиции еще с легендарным советским исследователем Арктики и Антарктики Михаилом Сомовым. А уж полярных экспедиций и зимовок на счету у Владимира Васильевича целых 18! Шесть из них — антарктические. Тем не менее, в свои 85 он остается в строю. Ветеран многое испытал, и ему есть что вспомнить. Сегодня полярник рассказывает «Свободной прессе» о том, как порой складывались обстоятельства во время зимовок и с чем ему приходилось сталкиваться, покоряя высокие широты. «СП»: — Владимир Васильевич, как отбирали людей в экспедиции? Попадал ли кто-нибудь на зимовку «по блату»? — Это было, но редко. Вот захотел человек поехать в Антарктиду. В то время было очень сложно попасть в число отправляемых на зимовку. Потому что если ты приехал туда, то руководство рассчитывает, что ты будешь работать, а ты вдруг раз — и оказался недееспособным, тебя просто взяли по блату. Мало того, что ты много чего не умеешь делать, так еще и халтурщиком оказался. А может быть, и с точки зрения коммуникабельности ты оказался непригодным для работы. Но тебя можно сменить только через год, когда придет очередной корабль. Поэтому каждый начальник старался брать уже проверенных людей. Бывало так, что один человек отработал хорошо, и он уже не хочет, а каждый старался его, как уже проверенного человека, взять. Вот почему было не так просто туда попасть. Наш начальник отдела кадров всегда говорил: «Мы в Антарктиду берем лучших из лучших». И за этими словами стояли реальные вещи. «СП»: — А сейчас зарплаты на Севере и в Антарктике, если их сравнивать с советскими по покупательной способности, больше или меньше? — В принципе, раньше после зимовки можно было купить автомобиль. И сейчас можно. А вот что касается цен на квартиры, то тогда человек, возвратившись с зимовки, мог вступить в кооператив и отдать первый взнос за жилье (а это 40 процентов стоимости), сейчас даже на прихожую не заработаешь. Если полярник провел год на материке и полгода в дороге (когда он не самолетом летит, а «пароходом» идет туда и обратно), то за это время он не заработает на квартиру. Поэтому каждый старается попасть в следующую экспедицию, а потом еще в одну, чтобы хоть как-то решить свою жилищную проблему. Кто-то автомобиль покупает, а кто-то из любителей красиво пожить пускает средства на текущие расходы. «СП»: — Вот, наверное, все, кому надо и не надо, и стремились попасть в экспедицию… — Ну, да. На «Северном Полюсе-8», например, у нас был механик. Просто прислали из Москвы товарища и обязали начальника взять его. А он, оказывается, с дизелями никогда не имел ничего общего. Во время зимовки нужно было дизель-генератор обслуживать. Он же до этого… ремонтировал машины. У нас был очень маленький дизель-генератор на 5 или 6 киловатт. Ну и, в конце концов, он вышел из строя. Чтобы его отремонтировать, приходилось переговариваться с большой землей, как и что нам делать. И вот мы три недели, благодаря такому «работнику», были без дизель-генератора. Правда, у нас еще был такой вспомогач, который мог обеспечить работу радиостанции. А так мы уже все свечки сожгли, в общем, жили на станции три недели без электричества. «СП»: — Вы же были и в арктических экспедициях. Медведи не донимали? — Первый раз я с медведями столкнулся еще в 1955-м году во время первой экспедиции на легендарном судне — ледорезе «Федор Литке». В то время особенных приборов не было. Мы изучали поверхностное течение подручными методами. Раньше, когда терпели бедствие какие-то суда, и мореплаватели оказывались на каком-то острове, они закладывали записку в бутылку, которую затыкали и выбрасывали в океан. Они делали это в надежде, что кто-нибудь увидит и прочтет, что в таком-то месте находятся люди, потерпевшие бедствие. Это так называемая бутылочная почта. Что-то подобное было и у нас по программе. Мы изготовили около двух сотен деревянных буев, выкрасили их в красный цвет. А в этом деревянном чурбаке было отверстие, куда вставлялась пробирка с запиской, в которой были координаты и просьба нашедшему сообщить по такому-то адресу. И вот такие буи в Арктике, между Шпицбергеном, Землей Франца Иосифа и Гренландией, мы выкидывали на лед, на воду. Ответов потом штук 20−30 точно получили. Таким образом, мы узнавали поверхностный дрейф, течение. Вот выкидываем мы очередную партию буев, и вдруг появляются три медведя: мама и двое медвежат. Они подходили, смотрели, катали эти непонятные им буи. Потом это нам надоело, уже нужно было идти. Мы решили отогнать их гудком ледореза. И тут медведица как поддаст лапой маленькому медвежонку, он на два-три метра летит вперед, и они всем семейством бегут прочь от судна. А однажды на фоне чистой воды (льдов по близости не было) мы увидели такую картину: посреди океана была какая-то, видимо, очень старая льдина, на которой образовался торос. И вот смотрим: на эту ледяную горку забирается медведь, садится на пятую точку и съезжает. Потом снова разворачивается, забирается и опять съезжает с горки. При этом он на нас не обращает никакого внимания, хотя мы подошли почти что вплотную. А он все продолжает кататься с горки. Мы дали гудок, и он стремглав спрыгнул со льдины и поплыл в сторону. Был еще случай с медведями. В 1957-м году мы застряли на дизель-электроходе «Лена» северо-западнее Шпицбергена. Три недели дрейфовали, зажатые во льду. Причем, два раза в сутки сжатие было такое, что весь корпус страшно трещал, и для того, чтобы услышать друг друга, надо было буквально кричать. Вот такое было сжатие льдов. А под бортом нашего судна пристроился медведь. Сначала, как только мы его увидели, кто-то запустил в него тапком, который он тут же сожрал. Потом, когда мы ему стали кидать какую-то еду, он уже стал привередливее. Кинут банку сгущенки, а он как нажмет своим носом, банка тут же по швам. Он всю ее вылижет. «СП»: — Охотились на них? — Запрет на охоту на них пришел примерно в 1957-м году. А до этого был разрешен их свободный отстрел. И, соответственно, не раз доводилось поесть мясо медведя. Помню, в 1955-м году к борту нашего ледореза «Федор Литке» подошел медведь. И одновременно из иллюминатора каюты выстрелил помполит, а с верхней палубы — механик. Медведя убили в одно мгновение. И начался спор: чья шкура? Медведя осмотрели и по кровоподтеку определили место, где должна была застрять пуля, ее нашли. А пуля у механика оказалась какая-то особенная. Все об этом знали. И помполит даже не стал спорить, отказался от трофея. А вот позже, в 1957-м году, уже пришел запрет. Мы как раз на дизель-электроходе «Лена» везли на мыс Арктический перед тем, как пойти на исследования, 200 человек солдат. Когда мы их везли, ледовая обстановка была очень тяжелая. И тоже медведь появился. Офицер, который командовал этими солдатами, выстрелил в медведя и с первого выстрела застрелил его. А запрет в то время уже вошел в силу. Так капитан Ветров заключил этого офицера под домашний арест. А медведя пришлось нашему повару переработать на котлеты. «СП»: — Всегда ли люди вели себя адекватно во время зимовок? — Я зимовал на станции «Ленинградская» (это было, правда, давно, в 1973-м году). Был там товарищ один, механик, вполне коммуникабельный, все с ним было нормально, а под конец зимовки у него «поехала крыша». Говорил: «Я вас всех ненавижу!». Хотя перед этим у него было очень дружелюбное ко всем отношение. Дело в том, что прожить год в маленьком коллективе (нас было 11 человек, а до этого еще меньше — семеро), когда ты больше никого не видишь, а кроме того отсутствие связи с домом — это очень тяжело. Связь с родными осуществлялась только с помощью телеграмм. Конечно, это все влияет на психику людей. У некоторых врачей, которые там зимовали, были программы изучения психического состояния человека. Каждый день в 15-й САЕ (Советской Антарктической Экспедиции) мы заполняли такой маленький вопросник, где среди прочих были, например, вопросы: как спалось? Видели ли сны? Цветные ли сны были? Оказывается, цветные сны — это уже какой-то опасный признак. И еще был опросник перед отъездом на коммуникабельность — немаловажный фактор для работы в узком коллективе. Это хуже, чем жить в коммунальной квартире. Там ты хоть видишь человека 3−4 часа в день, а здесь — все 24 часа в сутки и взаимодействуешь с ним. Слава Богу, что со мной все всегда было в порядке.