Кремль подавил оппозицию с помощью секретного инструмента - «Новости Дня»

Возможно, вы не заметили, но вчера по России прошла всероссийская акция против власти. Статистика по городам-миллионникам следующая: Москва — 1,5 тысячи, Петербург — 1,5 тысячи, Екатеринбург — от одной до двух тысяч, Уфа — одна тысяча, Пермь — тысяча тысяча, Челябинск — от 500 до одной тысячи, Новосибирск — 400 человек, Самара — 250, Красноярск — 300, Ростов-на-Дону — 250, Казань — 200, Омск — 200, Волгоград — 200, Нижний Новгород — 50, Воронеж — об акции ничего не известно. То есть, если считать по максимуму, десять тысяч по всей стране. Правда, малое количество участвовавших душ восполнилось качеством. Если судить по словам участников акции в Москве, протестовали общественные сливки: студенты и старшеклассники с хорошими лицами, будущие экономисты и архитекторы, лингвисты и журналисты, владельцы собственных интернет-ресурсов. В общем — то, что можно назвать российским медиаклассом (не в смысле «все они работают в СМИ», а в том смысле, что они ведут сверхактивную публичную жизнь в медиапространстве — постят фото, стримят видео и комментируют политику, коррупцию, несменяемого Путина и разрушенную экономику, мгновенно становясь экспертами по любой горячей теме). Правда, даже от этого класса на улицу вышли какие-то мелкие доли процента, никак не сопоставимые с миллионными аудиториями свободолюбивых ютьюб-каналов. И репортеры свободолюбивых СМИ признавались в эфире, что «не чувствуется задора, энтузиазма и организованности». Вопрос: в чем причина такого перепада? Сами свободолюбивые медиадеятели поясняют: потому что все безнадежно. Потому что власть в стране захватил ничтожный левиафан государства, с которым не договоришься. Вот например, деятель номер один рассказывает о том, как удачно «свалил» из страны один из юных лидеров протеста, потому что бессмысленно бороться: «Егор поехал домой, покидал вещи в рюкзак и уехал за границу. Он поступил в престижный университет, будет учиться в Америке. Нынешний левиафан ничтожный и беспонтовый. Глупо лучшие годы тратить на отсидку в российской колонии». А вот деятель номер два полемизирует. По его словам, надежда есть — сменятся поколения, и придут новые, более либеральные начальники, любящие свободу: «Власть презираема публикой лишь за то, что позволяет себя презирать. Власть в сознании интеллигенции настоящая, когда она наконец заслужит ненависть. В этом презрении к некровожадности, к обыденности, к повседневности и тоскливости власти — все горе русской интеллигенции и вся безбудущность России. Да только в этой тоске и бескровности и есть надежда. Позвольте им вас не вешать. Не пытать. Дайте им, пожалуйста, так же хорошо о вас заботиться, чтобы тихо уйти всем вместе. Видимо, для России будет лучше, чтоб в Останкине и в Кремле нашли себя уже какие-то совсем другие новые люди. Ибо настоящая свобода, как и плесень, растет там, где тепло и комфортно». Иными словами — перед нами диспут о капитуляции. То есть о смирении т.н. «гражданской элиты» перед властью. Она, власть, с данной элитой (на свободолюбивых митингах зовущей себя неубедительно «народом», а на своих ресурсах «обществом» или «публикой») не воюет даже — и не беседует всерьез. Власть просто походя предлагает этой гражданской элите на выбор: быть хорошими мальчиками и встраиваться — либо печально ползать по олигархам и выпрашивать у них «на документальные проекты и тг-каналы». Но самое главное и интересное — в другом. И те, кто ноет по поводу своего поражения перед ничтожным левиафаном; и те, кто чает пришествия новых либеральных начальников; все они по какой-то странной причине считают, что главная задача власти в России — это вести с ними диалог. Заботиться о них — в хорошем или дурном смысле. Обеспечивать «гражданскую элиту», она же медиакласс, каким-то специальным обхождением. Они думают, что главное в жизни власти — это отношения с ними (в форме «с обществом» или «с лучшими людьми общества»). Поразительно, но эти люди, строча о политике и о власти десятилетиями, ухитряются пропускать мимо восприятия саму природу власти в России. Между тем главная задача власти в России формулируется просто: организация жизнедеятельности на гигантском пространстве с переменчивыми условиями. С поправкой на глобальную нестабильность — политическую, экономическую, военную, климатическую, демографическую и какую угодно. А общение с «избранной публикой» — медийной или бизнесовой — всего лишь одно из побочных занятий, интересных власти только по ходу решения главной задачи. И ровно настолько, насколько это необходимо для организации жизнедеятельности мегапространства. Отдельные чиновники могут избранной публике сочувствовать и даже быть мысленно с ней — но российская власть как организм от природы заточена под другое. Почему, кстати, у избранной публики такой перекос в восприятии — тоже примерно понятно. Это у нас традиционно самая благополучная, самая избавленная от ответственности и потому самая по-мещански страстная прослойка. Она — в отличие от скованного жизненной необходимостью большинства — неистово креативит над своей частной жизнью (потому что может себе позволить). И как следствие — переносит свой горький бытовой фрейдизм на политику. То есть искренне «общается с властью» в категориях доминирования, подчинения, самоактуализации и любви с заботой. Ищет в государстве то родителя, то любовника, то жертву, то строгую госпожу. И ее собственное неумение увидеть в родном государстве то, чем оно на самом деле является, — и есть главный секретный инструмент Кремля в «борьбе с оппозицией».